Алексей, 47 - 30 октября 2007 12:26

Очень сильно зацепило:
"Оставив в трезвости рассудок,
Кидая камешки в поток,
Я, на виду у всех красуясь,
Ложусь товаром на лоток.
И замечательными днями
Не наслаждаюсь, просто лгу.
И за далекими морями
Я оказаться не могу.
А вместо этого уныло
Я пью лекарства, мерю пульс,
Боясь инфаркта и инсульта,
Давление уходит в плюс.
Былые встречи миражами
В мои под утро входят сны.
И вновь короткими ночами
Я жду какой нибудь весны.
Но ничего не происходит,
И телефон мой недвижим,
И лишь зима ко мне приходит
Чуть чуть пораньше, чем к другим.
И все, что хочется исполнить,
Не может быть воплощено,
И вновь все то же, то же, то же
В разводах грязное окно.
Не смерти жажду я, но жизни,
Когда в движенье все вокруг,
И в действии любовь и мысли,
И позади проклятый круг.
Я знаю, где то за горами
Моя счастливая пора,
И хочется, чтоб было лучше,
И лучше завтра, чем вчера.
– Эти стихи о твоем одиночестве? Почему ты так одинок? С тобой не было никого рядом, когда ты писал их?
– Со мной всегда есть кто то рядом. Но так, что будто бы никого и нет. Я слишком выдающаяся личность, чтобы иметь рядом такую же личность, как и я сам. Кто хочет жить проблемами другого, пусть и формально близкого человека? А мне не надо показного участия. Мне нужна искренность, а если ее нет, то и вовсе никто не нужен. Женщина? Она получает то, что хочет, и ей хорошо. Она не получает этого и уходит. Или остается, но было бы лучше, если бы она ушла. Дети? Они милые и святые. Как маленькие эльфы. Ты сам нужен им, они не могут разделить твое одиночество. Мама? Слишком мало мамы в моей жизни. Слишком редко я вижу ее, и мне кажется, что она настолько дорожит этими жалкими минутами, которые я нахожу для нее, что ей просто надо посмотреть на меня, своего сына. Потрогать. Погладить. Поцеловать. Она теряет дар речи, когда видит меня. Она глядит на меня, глядит и не может наглядеться. А когда я, пробыв с ней совсем немного, уезжаю куда либо, где ждет меня мое обычное одиночество, в этот момент, момент нашего расставания, в ее глазах я вижу такую тоску из за моего неизбежного ухода, что мне хочется заплакать. И иногда я плачу. Как сейчас. Извини меня, пожалуйста. Наверное, у меня просто нервный срыв. Не получается все время быть хладнокровным.
– Знаешь, ты немного не прав, Марк. Ведь я сейчас рядом с тобой, и я не чувствую себя одинокой потому, что ты делишься со мной своей болью, и я понимаю и принимаю ее, как и тебя я принимаю таким, какой ты есть сейчас, здесь, когда ты обнимаешь меня и читаешь мне свои стихи.
– Это не лечит от одиночества, но это как укол морфия, которому дано смягчать боль на время. Скоро мы расстанемся, и укол прекратит действовать. Знаешь, раньше я даже гордился своим одиночеством. «Ну и пусть, – думал я, – пусть я одинок и не понят никем, зато я не шаблонный человек. Зато у меня есть свобода мыслить неординарно в ординарном обществе». А потом эта свобода стала для меня хуже каменного мешка, в который инквизиция в твоей стране замуровывала еретиков. Зачем нужны независимые мысли, если не с кем ими поделиться и никто не выслушает и не поймет тебя.
– Это счастье, когда тебя понимают. Совсем другое дело быть волком альбиносом в серой стае. Но вот в чем вопрос: если этот альбинос ни разу не видел себя в зеркале, то откуда он знает, что он альбинос? Ведь он не сразу это понимает. Он делает вывод об этом тогда, когда начинает анализировать настороженное и даже враждебное отношение к себе своих серых собратьев. Но кто скажет, что быть альбиносом – это плохо? Кто осмелится сказать? Оставайся собой, будь таким, каков ты есть, Марк. И одиночество пройдет. Не дается ничего просто так, и не бывает беспричинных испытаний. Ты пройдешь этот путь. Я верю, что ты его пройдешь. Просто сейчас то, что происходит с тобой, – это тот самый путь, и его надо пройти. Я не знаю, где ты. Может быть, в середине этой дороги, а может быть, уже делаешь по ней последние шаги, но ты точно не в ее начале. Прощай. До скорой встречи в Мадриде. Я буду ждать тебя.
– У тебя есть чувство, что мы еще увидимся?"

• 
• 
•