Грамм Счастья, 41 - 13 сентября 2010 11:54

Сначала он немного все же стеснялся, когда она вкладывала ему в руку нож и говорила – отрежь, от меня не убудет. Все-таки он знал, что людей есть нехорошо. Особенно живых. Особенно женщин.
Но она была такая мягкая, крупная, и так его любила, а денег все время не было – работа его не кормила, а она говорила – я не могу, чтобы мой мужчина голодал.
И он отрезал – сначала небольшие кусочки – тут с руки, там с ноги, потом вошел во вкус и отрезал большие ломти с пышной попы или груди. Ей было не жалко, господи, у нее всего много, разве ж нет! Ей было даже не больно, и они каждый вечер придумывали меню из ее мяса.
Потом она все-таки уменьшилась, понятно, аппетит у людоедов разыгрывается не чета зверскому – голод людоеда – он всегда жадный, всегда с перебором, всегда про запас. Она стала худой, одни жилы и кости.
Он ушел.
Как она это пережила – только она знает. От горя наедалась, снова нарастила жирок.
Через пару месяцев встретились случайно – у него все было плохо, даже хуже – с работой все не складывалось, новая жена тоже перебивалась кое-как, да там еще и ребенок ее, в общем, тяжело.
Ты заходи, по старой памяти, говорила она, отводя глаза.
Через неделю где-то и зашел, потоптался на пороге, откашлялся.
Да все она поняла сразу, уже и нож заточила поострее заранее.
Он стал приходить к ней раза два в неделю. А то и три.
Как- то она заметила, что он спрятал, не съел кусок мяса, положил его в карман.
Стала давать с собой, это забери, говорила, хлопоча, а вот это сам съешь – лучшие кусочки оставляла, рдея щеками и радуясь сердцем.
Потом-то, когда пришли совсем лихие времена, и ей стало трудно. Но любимому не дать – да разве ж можно? Давала. Отрывала от себя последнее и отдавала. Таяла и таяла.
Потом и давать стало нечего. Один остов. И глаза – такие большие, горестные.

Он стучал, стучал, никто ему не открыл.
Сломал дверь.
Она лежала на их бывшей кровати, такая маленькая, тощая – кости-кожа.
Он позвал жену - кости обглодали прямо там , остатки мяса были жесткие, они рвали их зубами, подвывая от удовольствия.
А кости унесли с собой – на бульон.
Хоть какая-то с никчемной дурры польза, сказал он , когда кастрюля опустела.

• 
• 
•